народом, как Лжедимитрий в день своего торжественного-въезда
в Москву: рассказы о его мнимом, чудесном спасении, память
ужасных естественных бед Годунова времени, и надежда,, что
Небо, возвратив престол Владимирову потомству, возвратит
благоденствие России, влекли сердца в стретение юному монарху,
любимцу счастья.
Но Лжедимитрий был тайный католик,[24] и
нескромность его обнаружила сию тайну. Он имел некоторые
достоинства и добродушие, но голову романическую и на самом
троне характер-бродяги; любил иноземцев до пристрастия и,
не зная истории-своих мнимых предков, ведал малейшие обстоятельства
жизни Генриха IV, короля французского, им обожаемого. Наши
монархические учреждения XV и XV века приняли иной образ: малочисленная
Дума Боярская, служив прежде единственно Царским советом,
обратилась в шумный сонм ста правителей, мирских и духовных,
коим беспечный и ленивый Димитрий вверил внутренние дела
государственные, оставляя для себя внешнюю политику; иногда
являлся там и спорил с боярами к общему удивлению: ибо россияне
дотоле не знали, как подданный мог' торжественно противоречить
монарху. Веселая обходительность, его вообще преступила
границы благоразумия и той величественной скромности которая
для самодержавцев гораздо нужнее,. нежели для монахов картезианских.[25]
Сего мало. Димитрий явно презирал русские обычаи и веру:
пировал, когда народ постился; забавлял свою невесту пляскою
скоморохов в монастыре Вознесенском; хотел угощать бояр
яствами, гнусными для их суеверия; окружил себя не только
иноземною стражею, но шайкою иезуитов, говорил о соединении
церквей и хвалил латинскую. Россияне перестали уважать его,
наконец, возненавидели и, со-гласясь, что истинный сын Иоаннов
не мог бы попирать ногами святыню своих предков,[26] возложили
руку на самозванца.